20 мая 1996 года.
Заведующий радиокентаврами
Репортер «ВМ» беседует с человеком, которого вы сотни раз слышали, но никогда не видели
— Не курите?» — заведующий отделом дикторов станции «Радио-1 Останкино» Илья Прудовский тянется к пачке выпендрежных «MORE». «А я себе позволю, если не возражаете… Врачи строжайше запретили, и супруга теперь думает, что я выкуриваю две сигареты в сутки. Одну она мне утром выдает и одну — вечером. Вот и приходится дневную норму на работе добирать…»
— А голос-то как же, Илья Ефимович?
— Так у меня ведь не тенор… От табака моя работа не страдает. Вот уж тридцатый год как не страдает. А вообще-то связки — дело сложное и сугубо индивидуальное. Бывает, глотнешь кофе растворимого, мельчайшая частичка в горле сядет, намучаешься с ней…
Падение нравов, или Кто отбирает у дикторов словари
— На радио попали, наверное, по конкурсу?
— Вообще-то пытался пробиться в группу телевизионных комментаторов. Набирали тогда на ЦТ специалистов в разных областях народного хозяйства. Чтобы доктор, стало быть, передачи о медицине вел, строитель, как я, — о строительстве… А когда документы на конкурс принимали, услышали меня и говорят: вам, молодой человек, с вашим голосом прямая дорога на радио! Волновался дико. Почувствовал, что берут, на третьем туре. Когда подошел Левитан и участливо поинтересовался: как это я на такие деньги собираюсь жить…
— И сколько получал в 1967-м начинающий диктор Всесоюзного радио?
— Помню очень хорошо: практикантская ставка — сто рублей. Дикторам начальной категории ЗБ платили уже почти как советским инженерам — сто десять, но на пути к этой должности простиралась двухлетняя стажерская пропасть…
— А свою первую передачу не забыли?
— Как можно! Спустя два месяца после прихода на радио торжественно объявил: «Московское время — три часа тридцать минут», Ночи, ночи…
— Да, серьёзные времена были…
— Мне ещё, считайте, повезло. Коллеги чуть постарше в начале карьеры годами без эфира просиживали. Начальство это большой ответственностью объясняло… Впрочем, здесь порядки вообще всегда жесткие царили. Ежедневно руководство внимательно изучало подробную «простыню» под названием «Протокол дикторского брака за истекшие сутки». Ошибся в ударении, вздохнул где не положено — сиди без премии, Копия протокола красовалась на виду, "ляпы" прекрасно запоминались и повторялись гораздо реже…
— О «Радио-1» и сейчас говорят как о заповеднике речевой культуры…
— Что вы, прежний уровень давно утерян. Видимо, нас тоже коснулось общее падение нравов. Ну и бедность нынешняя, конечно, совсем не подарок. В отделе у нас всегда присутствовал редактор-филолог. Сократили… Вот эти шкафы словарями, справочниками, энциклопедиями доверху были забиты. Месяц назад библиотека все забрала: нечем за аренду платить. Говорят мне: «Мы тома эти аккуратненько тесемочкой свяжем и даже распаковывать не будем. Может, у вас деньги появятся, так сразу обратно и получите». Только вряд ли у нас деньги появятся… — И как же вы теперь со сложными случаями произношения справляетесь?
— А у меня дома специальной литературы много. Если что-то нужно — я звоню и сына прошу: "Женечка, будь добр, третья полка, второй том справа…» Так и наводим справки…
Ночной кошмар, или Как Левитан нанёс непоправимый ущерб Советской армии
— М-да… Вернёмся лучше к дням минувшим. Вы повидали в деле многих зубров отечественного вещания. Какими они вам запомнились?
— Я сейчас просматриваю сорокалетней давности протоколы заседаний худсовета Всесоюзного радио. Конечно, там говорилось много несправедливого, была борьба между группировками, какая-то мышиная возня… Но это все смотрится бесплатным приложением к высочайшему мастерству. Маленький штришок: перед коллегами мы регулярно демонстрировали уровень актерского владения речью. Актерского! И не дай Бог прочтешь чтонибудь недостаточно выразительно…
А учителем своим считаю Владимира Николаевича Балашова — замечательного человека и очень интересного диктора. Навсегда запомнил одну его фразу: «Может быть, Илья Ефимович, диктор из вас и получился бы. Но. Вы не имеете ни малейшего представления о русском языке…» Стал заниматься языком — и диктор, кажется, всё-таки получился.
— А Левитан? — Левитан… Левитан — тема особая. Левитан одним именем нашу профессию святил. В Витебске на праздновании тысячелетия города один рабочий мне, молодому еще, долго руку жал, счастья-здоровья желал. Вот она, думаю, всенародная популярность! А человек тот и говорит: «Счастлив пожать руку, которая здоровается с Левитаном!» Сейчас к нам письма почти не приходят — а тогда мешками доставляли. На каждое отвечать полагалось. Послания слушателей далеко не всегда отличались высоким смыслом и логикой. Дикторы всячески пытались от ответов увильнуть. Но только не Левитан! На каждое письмо — обязательный ответ. Да и человеческое отношение к коллегам… Помню, вознамерились лейтенанта Прудовского на офицерские сборы призвать. А у меня мама как раз тяжело заболела. Уговоры, справки, просьбы об отсрочке — всё бесполезно. Обращаюсь к Юрбору…
— Юрбору?
— Ну мы Левитана так за глаза звали… Тот: «Илюша! Я тебе помогу только в одном случае…» Королевская пауза. Я — будто на иголках. «…Если ты скажешь мне две вещи: как зовут военкома и какой у него номер телефона». Звонок выглядел примерно так: «Товарищ полковник? Может, вы знаете мою фамилию… Зовут меня Юрий Левитан, а работаю я диктором на радио… У меня к вам огромная личная просьба…» Когда через день-другой я пришел в военкомат, товарищ полковник перед лейтенантом запаса стоял по стойке смирно и очень просил не забыть передать Юрию Борисовичу наилучшие пожелания.
— Илья Ефимович, вы не пытались подсчитать, сколько времени прожито у микрофона?
— Давайте попробуем… Двадцать девять лет по триста рабочих дней, в сутках по два с половиной часа чистого разговора выходило…
— Получается около двух с половиной лет непрерывной речи на всю страну.
— Сколько-сколько? Ничего себе… Обалдеть можно. Но это ещё не всё… Мы, например, не учли несколько тысяч часов записей книг для слепых, Я ведь так всего Гоголя начитал, почти всего Фейхтвангера, «Великого Моурави» Анны Антоновской от корки до корки… А как посчитать дни подготовки к эфиру? А сны на докторскую тему?
— Расскажите последний!
— Он же и самый частый… Дело в том, что у меня здесь недалеко, на Королева, давным-давно одноэтажный домик с малюсеньким палисадничком был. И вот снится мне уже не один десяток лет такой сюжет. Гуляю я будто бы по ВДНХ и вдруг с ужасом вспоминаю: через пару минут — начало эфира. От Южного выставочного входа бежать недалеко, но все равно чувствую — опаздываю. А микрофон почему-то установлен на низеньком столике в собственном моем садике. Из последних сил делаю рывок, падаю к микрофону, чудом успеваю его вовремя включить, сквозь одышку бормочу традиционные первые приветствия — и тут прямо за плечами страшенно грохочет останкинский трамвай. И от ужаса — что же это, как такое может пройти в эфир?!! — я просыпаюсь…
Все дикторы этим болеют. Подобные истории, поверьте, мог бы рассказать каждый из нас. — А наяву-то случалось опаздывать в студию?
— О, да! Причем самым неожиданным образом. Сидишь, бывало, возле студии. Пятнадцать минут до эфира, десять, пять. Поднимаешься, идешь к микрофону. Тут в мозгах что-то коротит, отвлекаешься — и всё… Передача уже должна была бы начаться, оператор истошно вопит «Дикторрраааа!!!», ты сломя голову летишь в студию и думаешь только об одном: сколько? сколько секунд опоздания? Или вот. Сижу, спокойно готовлюсь к эфиру. В комнату робко так заглядывает завотделом Гуляев: «Илюша, ты не забыл, у тебя в 16.00 выход!» — «Нет, что вы, помню, Борис Константинович…» — — «Илюша, а не скажешь, который час?» — «Да, конечно, сейчас посмотрю… Десять минут пятого». … «Что??? Пятого?!!» Вихрь, смерч, буран — диктор несётся в студию…
Мат в эфире, или Читайте справа налево
— За три десятка лет у вас наверняка набралось порядочно эфирных хохм…
— Оговорки у микрофона собираю давно. И свои, и чужие. Все время старался понять: почему человек ошибся? Многие загадки разгадать невозможно. На «Маяке» читал объявления. «В Политехническом музее состоится лекция на такую-то тему. Продолжительность — сорок пять минут". Знаете, какое число я назвал вместо сорока пяти? Двадцать шесть и одна десятая минуты. До сих пор не пойму — какие тайные мозговые процессы на поверхность выплыли? Перед эфиром я тогда, кстати, учил наизусть «Романс о неверной жене» Федерико Гарсия Лорки. Ни одной цифры там, как вы понимаете, вообще нет. Полным-полно в моей эфирной биографии речевых инверсий. Например, такая: «Голубой экран» окончен. Перед вами выступал оркестр «Эстрадный концерт». На самом деле первую и последнюю пары слов надо было поменять местами. «Камерная сюита» Родиона Щедрина у меня однажды превратилась в «Каменную»… Многие оговорки, уж не обессудьте, привести тут не могу. Мата на дух не переношу, а в эфир такое выдавал…
— Как нынче дикторы готовятся к выходу в эфир? — По-разному. Многие по старинке размечают ударения, расставляют паузы… Я никогда эту роспись не любил. Первым делом стараюсь заглянуть в конец текста.
— А почему в конец?
— Чтение справа налево у меня в крови…
— А-а-а, опыт многих поколений предков… А серьезно?
— Главное для меня — знать финал и путь к нему. Грубо говоря: если ты в курсе, чем там дело кончится, — легко и начало, и середину отработаешь. Техника же дикторская — она или есть, или ее нет, и специальные значки над словами тут помогут мало.
— Илья Ефимович, только честно: новомодные информационно-музыкальные станции слушаете?
— Слушаю… Редко. Вообще-то я считаю, что на радио любой нравящийся публике стиль ведения приемлем. Вот мне говорят: кошмар какой, послушай, что за бред несет на «Европе» Стриж! Слушаю. Действительно, бред. Если примерять на нашу программу. Но ведь от современных ди-джеев и требуется бред, чтобы заполнить краткую паузу между страстно ожидаемыми песнями. Понятно же, что на ином месте они могли бы что-нибудь поумнее сказать!
— Вообще-то я думал, что ваша профессия осталась в советском прошлом… Илья Ефимович, а сколько еще дикторов в столице?
— На заре туманной юности отечественного радиовещания филолог Сергей Игнатьевич Бернштейн говорил примерно так. Пока, мол, общая речевая культура специалистов не достигла высокого уровня, к микрофону предпочтительнее сажать диктора. Но со временем, когда массы будут образованнее, дикторы все чаще станут уступать места специалистам. Естественно, при условии, что специалист говорит свое и чужую информацию читает все-таки диктор. Так что атака на дикторов давным-давно предсказана. На «Радио-1» нас двадцать пять, и выжили мы благодаря тому, что успешно превратились в радиокентавров. В некий симбиоз диктора, ведущего и журналиста. Благо, всеми этими делами позволяют заниматься четыре авторские программы: обзор прессы, «Собеседник», «Полуночник» и утренняя программа «В начале дня». Чистые дикторы сейчас никому не нужны. Хотя… Когда я слышу, как ведущий «Вестей» читает те же самые тассовки, что и я, — не понимаю, чем это отличается от дикторства. Авторские программы — да, это прерогатива ведущих. А вот чистая информация… Оставьте её дикторам! Они с ней справятся лучше, честное слово!
Им нелегко, двадцати пяти кентаврам еще не так давно главного канала Всесоюзного радио. Зарплаты по сравнению с левитановскими временами стали еще смешнее, скуден интерес к «третьей кнопке» трехпрограммника богатых рекламодателей, нет-нет да и пронесется по коридорам эфирной радиозоны Олимпийского корпуса телецентра слушок о скором сокращении штатов. Но они плывут и плывут по волнам эфира, могикане-кентавры дикторского племени. Может, я чересчур сентиментален, но… Почему-то мне кажется: пока есть на свете Илья Прудовский — ликвидировать дикторов как класс не дано самому высокому начальству.
Дмитрий АНОХИН
Фото автора
